Юрий Николаевич Чугунов.
Литературные произведения.

«Да сбрей ты эту бороду на…» или Дети Кутузовского проспекта

Однажды раздался телефонный звонок.

- Юрий Николаевич? Может быть, ты помнишь, - я у тебя в самодеятельном ансамбле НИИ Радиоэлектроники на Кутузовской на фоно лабал – Мыльников Толя, - вы меня еще Миллером звали…

Я, конечно, сразу вспомнил. Ходил к нам в ансамбль такой чудаковатый увалень. Большой любитель джаза, особенно Гленна Миллера, которого все время поминал, за что и получил это лестное прозвище. Играл он еле-еле, да и остальные участники: саксофонист, гитарист, барабанщик и контрабасист не блистали мастерством. Так что мне приходилось за всех отдуваться на своем теноре. Иногда я садился за маленький электроорганчик, который сконструировал и собрал наш саксофонист – лекальщик, Боря Годов. Он назвал ее «электролой» (произносил: «алектрола»). Звук эта жестянка имела довольно мерзопакостный, но по тем временам (начало 60-х) вполне сходило – электроорган «Юность» только-только появился  на нашей эстраде, и по сравнению с его гнусным тембром наша «электрола» даже имела преимущество. Ее недостатком было лишь то, что на ней можно было играть только одноголосную мелодию – если нажать другую клавишу, не отпустив предыдущую, она не откликалась.

Этого Годова я несколько лет назад встретил на улице. Он почти не изменился, хотя и был старше меня лет на десять. Своей моложавостью он меня удивил – большим был любителем выпить (да и прочие участники ему в этом не уступали). «Меня стакан ждет», - была его дежурная присказка по окончании репетиции. Его всегда «ждал стакан». Не встреча с друзьями, не застолье, а именно «стакан». Годов же меня не узнал. Даже, когда я ему назвал себя, он долго не мог совместить мой образ с тем, что застряло в его памяти. Да и не мудрено – более тридцати лет прошло, я поседел, полысел, отпустил бороду.

Так вот, звонит мне этот самый Толя Мыльников-Миллер и настойчиво приглашает в гости. Телефон мой дал ему Вадик Сакун, побывавший у меня недавно вместе с «американцем» Игорем Высоцким. Оказывается, они с Мыльниковым долгое время работали в каком-то НИИ, и перезваниваются иногда. Свое приглашение Толя сопровождает усиленной хвалебной песней в адрес своих двух тем, которые он давно написал.

-  Ты послушаешь, - тебе понравится. Ты даже можешь их напечатать под своим именем(!). Всем нравится. Жалко, хорошие вещи пропадают, а ты моёжешь их использовать. Приезжай, я тебя хорошо угощу – у нас тут вино очень хорошее продается.

Я едва успеваю вставить слово, что не пью, мол, в настоящее время, но он пропускает это мимо ушей и продолжает толдычить про вино и свои прекрасные темы.

Под его натиском я сдаюсь, записываю его телефон и обещаю подъехать в ближайшие выходные. Телефон я скоро теряю, но Толя упорен. Он звонит еще несколько раз, и я чувствую, что деваться мне некуда – надо ехать.

Лирическое отступление. Хвалить свои произведения любят многие композиторы, особенно самодеятельные. Порой диву даешься – и откуда у человека такая самоуверенность? Пашет всю жизнь инженером, и при этом оказывается, что он еще гениальный композитор. Тут всю жизнь учишься этому делу, горы бумаги исписываешь, и лишнее слово боишься произнести в свою защиту – сомневаешься, - может быть не зря критикуют… А эти не сомневаются ни в чем: «Я написал потрясающую песню (тему), тебе понравится». Ну да, я и забыл – у нас ведь и Владимир Высоцкий – композитор, и Укупник – имя им легион.

Итак, собрался я, наконец, и поехал. Адрес простой: платформа Рабочий поселок, улица такая-то, дом № 13. Смотрю в атласе Москвы. Нахожу эту улицу и этот дом. Беру с собой презент - свой первый авторский компакт-диск и свою книгу «Семь кругов джаза», которую издал в прошлом году.

Миновал все преграды Белорусского вокзала, которые понастроили в последнее время, и сел, наконец, в поезд. Настроение мое было испорчено. Раньше к поездам попадали через тоннель на любую платформу по рукавам, идущим от него. Теперь можно было выйти лишь только на шестую платформу через турникет, как в метро. Если электричка отходила с другого пути,  надо было подниматься на мост и бежать на свой путь сломя голову. Мы с женой пару раз опаздывали таким образом, когда собирались погулять в Ромашково, после чего ездить туда перестали. Бабки с тяжелыми сумками, преодолевая крутую лестницу моста, проклинали кретинов, которые подложили такую свинью.

Через 20 минут я был «Рабочем поселке», где совковый абсурд продолжался - чтобы выйти в город нужно было пройти две длиннющие платформы.

Вот и угол его улицы с домом № 13. Стоп. Здесь что-то не то. Квартира у него 119, а дом небольшой – трехэтажный – не может здесь быть такой квартиры. Машинально прохожу дальше – впереди маячит громадный дом, не этот ли? Может, я не расслышал номер дома по телефону. Подхожу, смотрю: ба! Еще один дом № 13! «Совок» не устает удивлять – на одной улице два дома под № 13!

Но вот и подъезд. Кстати, почему-то все подъезды с улицы – черные ходы, а действующие – со двора. Звоню. Долго не открывает. Может быть, забыл, что я приду, вышел? Нет, шебуршение за дверью, - открыл. Да, на улице я его, наверное, не узнал бы – старик. Седой, обрюзгший, с большими мешками под глазами. Долго смотрит на меня с некоторой опаской. «Привет – Я Юра Чугунов, - не узнаешь?»

Тут начинается грустное. Он все стоит у двери, вглядывается с каким-то даже испугом, будто перед ним тень отца Гамлета, потом медленно оттаивает, пропускает в прихожую. «Не может быть! Как же ты изменился! Как ты постарел! Борода, седая!... » Это повторяется несколько раз. Наконец мне это надоедает, и я говорю: «Да и ты не помолодел». Но он этого не слышит и продолжает причитать. Входим в комнату. Квартира довольно большая – двухкомнатная, но дико запущенная: облупившиеся потолки, грязные полы с шариками пыли, грязные, закрученные обои, кровать, видимо, никогда не убирающаяся с серым, грязным бельем. Он предлагает мне на нее сесть, но я не решаюсь и присаживаюсь на стул. На стул, кстати, сесть тоже противно – они все засаленные, почерневшие.

Он начинает показывать квартиру. Идем на кухню. Там еще хуже, чем в комнатах. Непролазная грязь, тяжелый запах.

Лирическое отступление.Однажды, еще в 60-е, во времена того самого самодеятельного ансамбля, он пригласил меня к себе в гости. Жил он тогда в элитном доме на Кутузовском проспекте. Окна выходили на линию метро и окружной железной дороги. На другой ее стороне тот самый «почтовый ящик - НИИ радиоэлектроники, где он работал, а я обретался в качестве руководителя ансамбля, справа – красивый изгиб Москвы-реки. Мы купили пузатую, оплетенную бутылку «Гамзы», и дома он приготовил макароны с зеленым сыром. Квартира была роскошная. Его отец занимал какой-то видный пост в ЦК КПСС. Впрочем, меня в то время это абсолютно не трогало. Сам-то Толя был своим парнем, любил джаз и выпить был не дурак. Эта «Гамза» и макароны с зеленым сыром, тепло и уют цековской квартиры мне запомнились надолго. И вот теперь – такое вырождение.

Кстати, забавное совпадение. На той стороне путей метро и окружной железной дороги, как раз напротив нашего НИИ, стоит большой дом, куда я хаживал регулярно в течение двух лет. Там жила моя гражданская жена Люся Мыльникова -  Толина однофамилица. Ее покойный  отец был разведчиком, работал в Органах. Квартирка ее ничуть не уступала ее тезке. Да и в характере наблюдалось некоторое сходство – такая же несгибаемость, непререкаемость в оценках. Я вникал в наше несоответствие два года, пока не вник и не взбунтовался. Правда, было это десять лет назад. Так что, порой бывает не вредно заранее поинтересоваться корнями своей будущей пассии.

И в этом же доме, только со стороны Кутузовского проспекта, жила на первом этаже Лена Г. полная женщина, служившая переводчицей в нашем НИИ. Она курировала самодеятельность института, и я попал в орбиту ее благосклонного внимания. Помню, мой друг ВеняФедотов очень мне завидовал – он был большим любителем крупных экземпляров. Это, опять 60-е.

А Толя все продолжал причитать, и все напирал на бороду: «Да сбрей ты на … эту бороду, сразу помолодеешь на десять лет». «Не могу – у меня подбородок маленький – специально отрастил». И снова, как будто и не слышал: «Да сбрей ты на …». Потом засуетился: чем же тебя угостить? Вот, есть вино, очень хорошее (идет долгое расхваливание вина и подробное объяснение, где купить). «Не пью – зашился. Через два года, может быть с тобой и выпью». «Ну немножко (готовится открыть бутылку)». «Ты выпей, а я не могу». Но он опять будто не слышит и время от времени порывается предложить.

В конце концов, он ставит чай и достает из холодильника остатки красной рыбы. Я с опаской режу хлеб, предварительно не без труда вымыв нож и разгребя бардак на столе. Выпив чашку чая, переходим в комнату.

Толя переходит к самому главному – достает две свои «прекрасные» темы  (страницы пожелтели и обтрепались) и пытается их сыграть. Наконец, я не выдерживаю, сажусь и играю его выдающиеся опусы. Пытаюсь найти какие-нибудь достоинства, но не преуспеваю в этом. Начинаю критиковать. Но быстро спохватываюсь и поворачиваю на 180 градусов, хвалю гармонию. «Ты их возьми – сыграете где-нибудь на концерте, можешь напечатать под своим именем», - продолжает он гнуть свою линию. Кладу-таки эту макулатуру в папку, обещаю приложить руку.

Толя тем временем лезет в книжный шкаф и достает какую-то книгу. С гордостью показывает дарственную надпись автора. Автор, оказывается, его сосед, а книга посвящена славным деяниям нашего несгибаемого коммуниста Зюганова. Тут я уже не выдерживаю и говорю: «Я его терпеть не могу». Но Толя, по-моему, не обращает на мои слова никакого внимания. Он, кажется, вообще слышит только себя, хотя и поддакивает порой для приличия.

Жалуется на детей, с которыми разъехался – дело доходило до рукопашной; и на женщин: он хотел бы жениться, но попадают все алкоголички. И снова: «Да сбрей ты, на … эту бороду»… Откуда такая непробиваемость -  будто робот с заданной программой на всю жизнь. И тут мой взгляд упирается в полку книжного шкафа, откуда был извлечен Зюганов. Целая длинная полка – сколько там, тридцать, сорок томов? – Ленин! Полное собрание – в коричневых переплетах с золотым тиснением – «коричневая чума». А ты удивляешься – вот они, корни: папа цековская шишка, Ленин, Зюганов… Когда за спиной 30 томов «партийных книжек» - тут уж ничего не пробьет.

Я, наверное, сгущаю краски – парень он добрый, бесхитростный, что ж тут поделаешь, раз такая наследственность.

Потом мы идем во вторую комнату и Толя ставит мне пластинку, дабы продемонстрировать преимущество винила перед лазерными дисками. Ну, конечно же, это Гленн Миллер – «Серенада Солнечной долины». Вкусы его не изменились.

Он идет меня провожать. Валит снег. Около станции он показывает мне магазинчик-«стекляшку», где продается вино, которым ему не удалось меня убить.

-Когда развяжешь, приезжай сюда за этим вином.

-Ну, через два года не только этого вина, но и «стекляшки» этой может здесь не оказаться.

Через день звонит:

-Я начал читать твою книжку – восемь страниц прочел. Ну, ты талант! И где ты научился писать? Тебе надо литературой заниматься, у тебя здорово получается!

-А компакт мой послушал?

-Послушал. Мне понравилось. Нет, тебе точно надо литературой заниматься…

Вот такая произошла встреча, спустя 36 лет.