Юрий Николаевич Чугунов.
Литературные произведения.

Рукописи не горят

Была в 80-х такая счастливая пора в моей жизни, когда я регулярно записывался на Радио. Сначала милейший Юрий Васильевич Силантьев взял меня под свое крыло, а после его смерти в 83-м году, спустя несколько лет, на горизонте появился Виктор Петров.

О, Витек, «друг мой ситный», бесшабашная головушка! Сколько с ним связано воспоминаний! Познакомились мы в начале 70-х. Он учился тогда в Гнесинском институте по классу валторны, которую презрительно называл бубликом, и играл в Государственном духовом оркестре, руководимом своим отцом Иваном Васильевичем, на этом самом «бублике». Вскоре «бублик» был заброшен, и Витя стал понемногу приспосабливаться к профессии дирижера. Начал он вставать за пульт в родном духовом оркестре, но вскоре «оперился» и работал некоторое время в Росконцерте с различными эстрадными оркестрами, в том числе и со знаменитым утесовским. Стал подрабатывать писанием музыки для цирка, в чем весьма преуспел.

Свою музыкальную деятельность он успешно совмещал с увлечением горячительными напитками, что, однако, не отражалось на качестве и количестве его цирковых опусов и на мануальной технике. Напротив, за дирижерским пультом Витя являл собой образец корректного дирижера с «хорошими ушами», да еще наделенного великолепным чувством юмора. А его пристрастие к Бахусу воспринималось музыкантами, как необходимое дополнение к профессии эстрадного дирижера и помогало непринужденному общению во время репетиций и записей.

Короче говоря, когда Витя появился на Радио и встал за пульт бывшего силантьевского оркестра (тогда уже руководимого Мурадом Кажлаевым), музыканты сразу признали в нем «своего парня», что благотворно влияло на работу.

Оказавшись в заветных стенах «Цитадели на улице Качалова» (см. одноименный рассказ), Витя незамедлительно привлек меня к сотрудничеству, и я рьяно включился в работу, в короткий срок, написав ряд больших симфоджазовых пьес.

Мы даже сделали с ним несколько передач о московских джазовых музыкантах, пишущих музыку (включая, естественно, и себя), и поочередно вели эти передачи, демонстрируя наши сочинения.

Эта идиллия продолжалась два года, пока мы не намозолили глаза худруку Кажлаеву, и он не прикрыл нашу лавочку.

Оставшись не у дел, мы с еще большим рвением стали предаваться алкогольным играм – этому незаменимому средству утешения всех российских неудачников. Ностальгировали по ушедшим временам, по уплывшему из наших рук оркестру, но с надеждой смотрели в будущее, так как были еще сравнительно молоды.

Наши бдения происходили чаще всего в уютной витиной квартирке на углу Садового кольца и Воротниковского переулка (см. рассказ «Дом на Садово-Триумфальной»). То был композиторский кооператив. Единственный подъезд 17-тиэтажной башни, где обитали композиторы, а главное, где на 14-м этаже ютился наш славный дирижер, было весьма привлекательным местом, куда стекались многочисленные витины друзья «на огонек». А девушки – многочисленные пассии неутомимого маэстро – появлялись там почти ежедневно.

Надо заметить, что Витя определенно обладал даром миротворца. Мой друг Боря Фальковский называет его не иначе, как «маг». И в этом есть большая доля истины. Порой несколько его подруг сидело за одним столом, и царил мир и согласие. Лишь однажды произошел инцидент, когда одна из подруг в порыве ревности запустила в соперницу тяжелой стеклянной пепельницей, но, к счастью, промахнулась. Эти драматические события разворачивались, правда, не при мне, так что подробностей я сообщить не могу. Пепельница же была мне на следующий день предъявлена. Она даже не разбилась – такая была монолитная и прочная, хотя и угодила в стену. Глубокая вмятина в стене также была мне продемонстрирована.

Постоянным гостем злачной квартирки был сосед с 12-го этажа, композитор Анатолий Быканов. Он заходил почти ежедневно. То было тяжелое для советских алкашей время борьбы с пьянством: вино – с 11-ти, водка – с 14-ти. Резко сократилось количество точек, где продавалось зелье. Поэтому перед магазинами выстраивались чудовищные очереди, чуть ли ни на целый квартал. Резко возрос спрос на дешевый одеколон и различные медицинские препараты на спиртовой основе.

Но в витином подъезде этой проблемы не существовало – этажем ниже жил композитор Ч. с женой. Предприимчивая делала свой скромный бизнес - выручала страждущих в неурочное время. Жену в витиной квартирке называли Анкой или Аннушкой. В отличие от своей тезки с соседней Большой Садовой (Помните, в булгаковском романе), наша Аннушка была для нас, как свет в окне – обходительна,  добра, и всегда на своем посту.

Часам к 12-ти, когда зелье заканчивалось, Быканов начинал нервничать и тормошить Витю, торгуясь, - кто пойдет к Анке, а то она может лечь спать. Набирался заветный номер, и Витя ласковым голосом сообщал Аннушке, что сейчас спустится.

Порой, засидевшись заполночь, я оставался ночевать в гостеприимной квартирке. Гости укладывались в «спаленке», то есть, на маленькой кухне, где стояла кушетка. В «состоянии пьянственного недоумения» я, признаюсь, довольно болезненно относился к перспективе остаться без спасительной жидкости  ночью. И вообще не любил ночную пору в данных обстоятельствах, ожидая от нее всяких пакостей. Боялся, что бессонница может застать меня врасплох, и алкогольный синдром будет мучить долгие ночные часы. Поэтому всегда заботился, чтобы на ночь оставалась у меня хотя бы малая доза.

Однажды, проснувшись, и увидев, что на часах половина третьего, стал будить Витю: «Вставай – магазины уже открылись!» - «Юра, успокойся, - половина третьего ночи!», - сердито вразумил меня Витя, но все же встал, залез в свои закрома и налил рюмку.

Да, веселое было время. Но я отвлекся – никак не отпускает меня алкогольная тема! Какое убожество!

Прошло несколько лет. Я, лишенный постоянного оркестра, стал все чаще переключаться на писание стихов и прозы. Природа ведь не терпит пустоты. И вот однажды раздается телефонный звонок, и вкрадчивый голос, назвавшись редактором Радио Сашей Миловидовым, предлагает мне сделать музыкально-литературную передачу о Москве. Он, оказывается, узнал от сестры Петрова Лены, что я убежденный москвич, и у меня есть литературные и музыкальные экзерсисы, связанные с Москвой.

Действительно, мой литературный первенец – «По Москве пешком и на велосипеде» - цикл рассказов о разных московских местах и о том, что у меня с  ними связано. Имелся уже и ряд песен на московскую тематику на стихи хорошего московского поэта Владимира Соколова.

Я, конечно же, с радостью соглашаюсь. Он приходит ко мне, мы мило беседуем, и я вручаю ему мой фолиант. Саша обещает за недельку ознакомиться с материалом и подумать, чем можно воспользоваться для передачи, а возможно, и для цикла передач.

Проходит неделя, другая, третья, месяц, месяцы… И я начинаю постепенно забывать об этой затее – привык к «обломам».

Проходит год. Наконец, мне рукопись для чего-то понадобилась, и я стал искать телефон этого пропавшего без вести Саши. С трудом нашел через Лену Петрову. Звоню ему на работу – раз, другой, третий… Нет на месте («Полыхаев только что вышел»). Прошу сотрудников редакции передать, чтобы он мне позвонил. Не звонит. Снова обращаюсь к Лене, чтобы она посодействовала – их редакции рядом  - на другом этаже.

Наконец, соизволил позвонить. Извиняющимся голосом лепечет, что у него в квартире был пожар, и рукопись сгорела. И произошло это несколько месяцев назад. Конечно, пожар – вещь серьезная – тут не до рукописи какого-то Чугунова. Что мне было делать? Высказал ему свое огорчение, причем, довольно деликатно, и повесил трубку.

Я, конечно, расстроился. Как-никак, – все же первый литературный опус, его чуть в «Юности» не напечатали (мои неразлучные спутники: «чуть» и «не»). Но тут я вспоминаю известное булгаковское изречение: «рукописи не горят». Действительно, - ведь я печатал рассказы на машинке – должен остаться второй экземпляр, если я его кому-нибудь не отдал «с концами».

Начинаю поиски. Но моя квартира обладает неприятной особенностью -  в ней пропадают внезапно самые необходимые вещи. Так, «испарился» куда-то мой институтский диплом, сберкнижка, которую пришлось заменять (книжка потом все-таки нашлась). Но черновики так глубоко залегли под напластованиями моего архива, что нашел я их чисто случайно, и ушло на это немало времени.

Ура! Булгаков, как всегда оказался прав! Только двух рассказов не досчитался, - остальное  на месте.

Но на этом история с передачей о Москве не закончилась. Через некоторое время тот же Саша Миловидов звонит, как ни в чем ни бывало, и снова заводит речь о передаче. Тут бы мне и отказаться. Так нет же,  малодушно соглашаюсь.

И вот, вся эта карусель начинается по новому кругу. Пишу текст, подбираю музыку, свои стихи. Материал готов. Назначен день записи. В течение получаса я беседую с редактором Миловидовым – отвечаю на вопросы, читаю свои стихи. Сопровождается все это моей музыкой. Напоследок дарю ему свой компакт-диск, который звучал в передаче. Дружески расстаемся, и я жду назначенного дня и часа, когда передача будет в эфире. Настает этот день и час, я настраиваю приемник – передачи нет и в помине.

Вот такая история. Хорошо хоть, что рукопись не «сгорела» - нашелся дубликат.

И хотя передачи на радио у меня потом выходили несколько раз, я стал несколько осторожнее относиться к разным предложениям малознакомых личностей, и не бросался на любые предложения со стороны функционеров наших государственных учреждений. Хотя бы и с такой милой фамилией. Нельзя забывать, в какой стране мы живем.